Вепрь - 2 [СИ] - Константин Калбанов

— О-о, Добролюб! — Ты чего так радуешься Световид, свет очей наших, словно игрушку любимую узрел, и чего так победно на внучку взираешь?

— Здрав будь, воевода и вам поздорову люди добрые, — а что он еще мог сказать.

— Ну что Смеяна, сказывал я тебе, что за ради любимой внучки все что угодно сделаю. Вон он, скоморох о котором ты сказывала.

— Был скоморох, батюшка, да весь вышел, — вставил свои пять копеек Градимир. — Нынче это десятник посадской конницы, командир разведчиков Обережной. — Во как. Мало ли как он склонил того к службе, своих людей никому в обиду давать сходный воевода не собирался.

— Это что же, и ухватки свои все растерял?

Виктор внимательно поглядел на воеводу. Нет, не издевается Световид, и никого не желает унизить, хорошо мужику, вот как хорошо. Одно доброе событие за другим, свадьбу любимицы справить еще не успел, а уж все купечество на пятую точку посадил и заставил репу чесать, вот уж отыграется за каждый выпавший из плешки волосок. А Добролюба он и впрямь в веселом кураже призвал, что тут же и подтвердил.

— Вот Добролюб, зашел у нас разговор о скоморохах, стали вспоминать всех подряд, а внучка моя и сказывает, что один ты всех их за пояс заткнешь, а коли был бы тут, то непременно то подтвердил бы забавами своими неповторимыми. А народ сомневается, мол многое видывали, так что их и не удивить.

Да чего ты на меня так смотришь, эвон уж и щеки горят, от того пристального взгляда, и отвернуться хочется, чтобы не видела она той картины страшной. Ну да, страшен ликом как чудище лесное, ну и что, это повод чтобы рассматривать во все глаза эдакую диковинку.

— Ну, дак как, удивишь народ? Тряхнешь стариной.

Спокойно. Ничего сверхъестественного, ты для них чуть выше холопа, можешь и отказаться, да только проку от того мало, а вред очень даже может получиться. А потом ничего страшного не происходит, напротив по отношении к тебе проявляют верх уважения, вон Световид лично чарку наполняет и протягивает. Малость? Это с какой колокольни глядеть, как с местной, так почет великий.

Добролюб подошел и с поклоном принял подношение, после чего пригубил и поставил серебряный сосуд на стол, со словами благодарности. Да только лик воеводы сразу помрачнел, а гости зашушукались. Но Виктор и не думал никого обижать. Нужно срочно разруливать, ведь это необходимость, а все воспринимают как неуважение к хозяину.

— Коли дозволишь, батюшка воевода, я опосля допью до дна. Давно не занимался я потехами и вина давно не пил, боюсь рука станет неверной, а тогда уж и представление для тебя и гостей твоих испорчу.

— Нешто ножички в ворога не метал, — с издевкой вопросил один из гостей. А вот этому плевать на Добролюба, скоморох и пыль под ногами, но не для него он собирается давать представление.

— В ворога метнуть клинок, проще, нежели то, что я хочу вам показать.

И показал. Не просто показал, а увлек гостей, вытащил из-за стола, заставил самих метать ножи и подбрасывать яблоки, которые заменили шары. Бояре с хохотом и довольные собой, соревновались в ловкости, не уставая добродушно, от сердца похлопывать десятника по плечу, отвешивать шутейные тумаки, многозначительно подмигивать, мол, эвон, а у меня что-то получается.

Показал и кое-какие ухватки из борьбы. Тут уж не выдержали те что помоложе, выбегая к Добролюбу, чтобы показать всем, свою удаль молодецкую, но в итоге оказывались на земле, под дружный хохот окружающих и сами смеялись как озорная детвора. Был один, что бросил хмурый взгляд на Виктора, но тот только потешно пожал плечами и сказал что мол зря что ли он не стал пить перед потехой, трезвому повалить находящегося во хмелю проще простого. При этом даже повинился слегка, отчего поверженный только хлопнул ладонью о траву и признал правоту Волкова, от души рассмеявшись.

Только раз за все представление он бросил взгляд на Смеяну и увидел, что та смотрит на него с задором и прыгающими в глазах бесенятами, совсем как тогда, когда он практически на этом же месте давал представление для боярина и его дворни. Перехватил он и взгляд Бояна, единственный хмурый и даже злой среди десятков, устремленных на него.

В обратный путь убыли уж после полудня, когда Виктор сумел вернуться из гостей. После представления, его перехватил Градимир, похвалил за службу и дал разрешение отдыхать до его возвращения в крепость, прямо указав, что в самой крепости можно не находиться. Волков решил воспользоваться свалившейся свободой и провести пару деньков на постоялом дворе. Опять же, нужно было заняться новобранцами.

Два дня пролетели на одном дыхании, словно и не было в сутках двадцати четырех часов, все это время из троих рекрутов планомерно выбивали дух. Нет, их никто не бил, вернее это тоже было, но в процессе так сказать, разъяснительной работы, когда парням доподлинно объясняли, какую они совершили глупость, когда остались в живых, да еще и согласились пойти под руку нового атамана. У них были все основания считать, что это какая-то новая форма пытки, а как иначе назвать эти беспрестанные бег и физические упражнения на грани возможного.

Были и приятные моменты, как то сытная кормежка, теплая и мягкая постель, а главное им доверили огненный бой. Однако все эти удовольствия были с неким душком. Кормили сытно, но сытыми они не были, потому как слишком много сил уходило пока их гоняли, так что все съеденное очень быстро растрясалось. Спали по людски, да только оценить того не могли, потому как добирались до коек едва доволакивая ноги и проваливались в сон без сновидений, а на рассвете просыпались в таком состоянии, что и не спали вовсе, а всю ночь вкалывали как проклятые. Стрельба она конечно интересна, коли пару-тройку раз пальнуть, а когда уж плечо саднит, более сотни раз отрабатываешь заряжание, всюду таскаешь за собой тот мушкет, от которого уже неодолимое желание избавиться, какой уж тут интерес. Одним словом к моменту отъезда Виктора они уже были убеждены, что на каторге куда как лучше.

Несмотря на ранение, последний из рекрутов был в наиболее выигрышной ситуации, потому как взирал на все эти безобразия со стороны, находясь на излечении. Специально из-за него, из Обережной привезли бабку Любаву, чтобы излечила как полагается и скоренько на ноги поставила. Раненный шел на поправку, вот только настроение его от того, не улучшалось, а совсем даже наоборот, потому как житье у всех четверых было одно и он видел как достается парням. С другой стороны никто не обещал, что жизнь будет сладкая и беззаботная.

Все. Пора и честь знать. Сколько там будет гулять воевода неизвестно, но к его прибытию десяток должен быть в крепости. А долго ему гулять никак не получится ить заместитель в женихах, а ему после свадьбы с молодой бы помиловаться, как оно издревле заведено. Так что, как только приличия соблюдутся, сразу подастся в крепость, где сейчас за главного один из сотников.

— Опять ты, Тихоня.

— Тетка Беляна, я ить никакой работы не погнушаюсь.

— Знаю. Есть будешь?

— Не за подачкой я пришел.

— Да ведаю я, ведаю. Стало быть, будь гостем и садись за стол. И неча брови хмурить иль обидеть хозяйку возжелал?

— Никого я обижать не хочу, тетка Беляна, да только какой я гость…

— А то не тебе решать, — строго отрезала женщина, — коли назвала тебя гостем, то и веди себя как подобает.

Виктор глянул на молоденького паренька и что-то шевельнулось в памяти. Тот стоял скособочившись на левый бок, а за спиной обозначился горб, видно что когда то телом парень был ладен, а лик и сейчас пригожий. Добрый должен был получиться муж, да только не повезло парню, то что увечье его не от рождения было прекрасно видно любому.

— Беляна. Что за добрый молодец? — Так чтобы не услышал парень, перед которым улыбчивая деваха уже расставляла миску с кашей и кружку с квасом, спросил Виктор.

— Тихоня. Из вольных, в лесной деревеньке жил. В тот год, ну когда… Его деревом придавило.

— А-а, помню. Его тогда бабка Любава вместе с твоим Гораздом пользовала.

— Он и есть.

— А чего он тут-то?

— Работу ищет. Уж в третий раз приходит.

— Так взяла бы. Парень-то хороший и видно что работящий, а главное эвон видно что голоден, но даром питаться не желает. Или я чего не ведаю?

— Все верно, Добролюб, да только какой из него работник. Силы в нем нет никакой, увечный.

— Я слышал, горбуны силой владеют невероятной, Отец небесный будто их одаривает, взамен увечья.

— Слышала я об этом, но то коли с рождения, а тут эвон, хворый он. В отчем доме-то помогал как мог, да только из сил выбивается быстро, и толку от него меньше чем от деда дряхлого.

— Нешто родители хлебом попрекнули?

— Сам не восхотел оставаться нахлебником. Да эвон, отец его заявился, опять станет уговаривать вернуться, — кивнула женщина в открытое окно, через которое были видны ворота, где и впрямь появился какой-то крестьянин. — Я бы взяла его, да ить не я хозяйка, тебе решать. — Показалось или и впрямь с надеждой спросила. Нет, не показалось, вон и взгляд умоляющий, женское сердце оно такое.